Лапник на правую сторону - Страница 3

Круги плыли, а он уже натягивал брюки, одновременно пытаясь запереть входную дверь, и фотоаппарат «Зенит» висел на его цыплячьей груди, маслянисто поблескивая объективом – издали могло показаться, что у Савского неожиданно открылся третий глаз в области желудка. Плюнув, в конце концов, на дверь, которая никак не желала запираться, и рассудив, что риск лишиться допотопного телевизора и потертой дубленки, когда-то привезенной из социалистической Венгерской республики, ничто в сравнении с риском опоздать на встречу человечества с инопланетными братьями по разуму, Валериан Электронович скатился по лестнице, пушечным ядром вылетел из подъезда, и бодрой рысью устремился к лесу.

Несколько дней назад подморозило. Жухлую траву и опавшую хвою выбелило инеем, и товарищ Савский, бывший научный сотрудник, навсегда отдавший свое сердце уфологии, оскальзывался на этой примороженной хвое, торопясь встретиться с иными цивилизациями посерди ельника. Один раз он чуть не вывихнул ногу, налетев на корягу, и, что было бы утратой поистине невосполнимой, чуть ре разбил свой драгоценный «Зенит». Лишь в самый последний момент Валериан Электронович успел отбросить фотоаппарат в сторону, и со всей силы ударился о ствол животом. Савского скорчило пополам, в глазах у него снова поплыли оранжевые круги, но аппарат не пострадал, и это было главное.

«Зенит», гордость заложновского уфологического общества, был вскладчину куплен его председателем (товарищем Савским) и ученым секретарем (товарищем Веселовским), из которых означенное общество, собственно, и состояло. «Зенит» круглосуточно лежал у товарища Савского в прихожей под вешалкой, зачехленный, заряженный четырехсотсильной пленкой. Сейчас Валериан Электронорвич спас его ценою собственного здоровья, что почитал совершенно естественным.

После спасения аппарата он торопиться не перестал, но побежал аккуратнее, внимательно глядя под ноги, и стараясь перепрыгивать, либо обегать кривые корни, посеребренные коварным инеем. Сверяясь по компасу, Валериан Электонович с удовлетворением подумал, что приближается к расчетному месту. Он несколько снизил темп: в такой исторический момент не хотелось походить на загнанного жеребца, который плюет пеной и вот-вот свалится замертво. Товарищ Савский пошел медленнее, пытаясь отдышаться, отряхнул с колен налипшую хвою, поправил фотоаппарат на животе, и тут в просвете между деревьями увидел слабенькое голубое сияние.

Голубой свет был таким холодным, таким пронзительным, что натуре поэтической навеял бы мысли о вечных льдах – нет, не Арктики, а древней остывшей звезды, несущейся сквозь бесконечный мрак космоса, о ледяных пиках, сталактитами спускающихся в бездны преисподней, чтобы пронзать грешные сердца смертной стужей. Однако Валериан Электронович поэтической натурой не был, и единственное, о чем он подумал в данную минуту вечности, так это фантастической своей удаче и явно внеземном происхождении удивительного света.

Савский отвел в сторону загораживавшую обзор еловую лапу, и взглянул в лицо своей мечте.

То, что уфолог увидел, заставило его не содрогнуться, нет. То, что он увидел, сковало несчастного Савского такой жутью, таким безысходным ужасом, о существовании которого Валериан Электронович никогда и не подозревал даже. Все на свете он отдал бы, что б никогда не видеть этого, не знать, не касаться даже краем сознания. Все на свете, включая бессмертную душу (если допустить, что она существует), и веру в иные миры, которой Савский жил долгие годы. Да! Мечтатель Савский предпочел бы навсегда остаться в плоском, маленьком и грязном мире, на своем продавленном диване, в убогой квартирке, без надежды когда-нибудь соприкоснуться с великими цивилизациями и бесконечностью космоса. Но вот беда: Савский не был дома. Он был здесь, отделенный от происходящего лишь ажурной еловой веткой. Ветка тихо качнулась, царапнула по щеке, посыпались хвоинки… К горлу подкатила тошнота. Савский зажал рот ладонью, и очень ясно понял, что сейчас ни за что на свете нельзя издать ни звука, ни шороха. Нельзя шевелиться, дышать, надо зажмуриться и простоять так столько, сколько потребуется. И тогда, может быть, пронесет, может, они не заметят, может, пройдут стороной… Савский зажмурился. Но так было еще страшнее, если допустить, что еще страшнее вообще может быть. И тогда он совершил самый мужественный поступок за всю свою жизнь, он совершил подвиг: протянув дрожащую руку к затвору фотоаппарата, уфолог нажал автоспуск. Зенит сухо защелкал, снимая кадр за кадром. Дрожь прошла по поляне, тихая рябь, едва различимый шепот. И Валериан Электронович понял, что нет, не пронесло, не обошлось…

«Это сон, – пронеслось в голове – Это не со мной, этого не может быть, потому что не может быть на самом деле такого ужаса…» Но Савский уже знал: это не сон. Он развернулся, и побежал сквозь ельник, прекрасно понимая, что убежать не удастся, что вот сейчас, через секунду, он оскользнется, споткнется, и тогда случится то, хуже чего не может быть. В последнем приступе смертельного ужаса Валериан Электронович рванул с шеи фотоаппарат, и швырнул его далеко вбок, до боли выворачивая плечо. Он успел пробежать еще десяток шагов, прежде, чем зацепился за кривой корень, и упал. Крепко зажмурился, закрыл лицо ладонями. Но было уже поздно. Отчаянный крик товарища Савского рассек ночную тишину. И будто откликаясь, застонал в разбитой машине Вольский. А в далекой, искрящейся рекламными огнями Москве, проснулась в слезах дипломированная медсестра Софья Богданова, которой приснился кошмар.