Лапник на правую сторону - Страница 44

– Ладно, – сказала сама себе пламенная Слободская – Мы с этим разберемся.

Глава 25

Слободская позвонила Соне в больницу, когда до конца дежурства оставался час с мелочью. Сказала, что хочет увидеться, пообещала заехать за Богдановой в девять. Это было замечательно кстати. В последние дни бедненькая Богданова совсем измучилась без Вольского. Внутри у нее как будто образовалась здоровенная черная дыра – пустота, высасывающая все силы и немудреные радости. На работе все валилось из рук, дома Соня шаталась из угла в угол, не зная, чем себя занять и куда приткнуться. Она ничего не могла делать, ни на чем не могла сосредоточиться… Она почти совсем перестала спать по ночам, а когда засыпала, то непременно видела кошмар. Просыпалась в слезах, и боялась выйти на кухню: все казалось, кто-то страшный притаился за дверью.

Измотавшись, как следует, за ночь, днем она чуть не падала от усталости. Иногда Соне казалось, что в ней совсем никакой жизни не осталось. Дела простые и привычные, такие как кофе сварить или сходить в ларек за сигаретами, сейчас отнимали чудовищно много сил, самые необременительные телодвижения причиняли почти физическую боль. Необходимость одеваться, принимать душ и толкаться в транспорте доводила отчаяния. Она ничего не могла, совсем ничего. Только просиживала часами у окна, курила, и ждала телефонного звонка. Как она могла думать, что Вольский станет звонить, как ей такая глупость в голову пришла? Соня не знала. Зато точно знала, что ждет напрасно. Но все же неслась к телефону, как ненормальная, едва он начинал верещать. Напрасно неслась. Это всегда оказывалась или мама с рассказами о дикой жаре, которая скоро доконает ее в далекой Атланте, или старшая сестра отделения, сообщавшая, что у Сони изменился график дежурств. После каждого такого звонка несчастная медсестра Богданова долго сидела с телефонной трубкой в руке, тупо уставившись в стену. «Наверное, я скоро сойду с ума» – лениво думала она. Может, сойти с ума было бы и неплохо. Может, тогда она перестанет бросаться к телефону или бродить по улицам в надежде встретить Вольского.

Ну что, скажите на милость, меценату и благодетелю, владельцу заводов-газет-пароходов, делать на улицах родного города Москвы? С собакой гулять? За хлебом, может, ходить? Ждать автобус на остановке? По улицам родного города он, наверное, с воем и синими огнями проезжает два раза в день. Утром – на работу, вечером – домой, в какое-нибудь свое Завидово, Переделкино, или где они там все живут…

Все это Соня прекрасно знала и понимала, но поделать с собой ничего не могла. Она выходила из метро посреди дороги, и бродила по сияющим вечерними огнями улицам, пряча в сердце дурацкую, совершенно безумную надежду, что где-нибудь за углом он сидит в ресторане, глядя в широкое окно, или поджидает в машине Федора Ивановича, которого отправил за сигаретами, хмурится, барабанит пальцами по сиденью. И Соня бродила по городу, пока не начинали от усталости подгибаться ноги.

Каждый раз после такой прогулки она чувствовала себя полной идиоткой. Но снова и снова выходила из метро посреди дороги, снова и снова шаталась по улицам. А потом сидела дома, тупо глядя в стену, курила, и сто двадцать третий раз вспоминала, как он прижимался к ее ключице мокрой щекой. Сегодня вечером ее ждала все та же пустая квартира, мучитель-телефон, чужое счастье за окошком и кошмар под утро. Поэтому когда позвонила Дуся, Соня жутко обрадовалась.

Слободская заехала, как и обещала, в девять.

– Давай ко мне, – предложила она – Переночуешь, завтра до киношки дойдем, у меня «Ролан» под боком. Или тебе домой нужно?

Нет. Домой Соне было не нужно.

Дома было пусто, тоскливо, и при этом совершенно нечего есть. А у Слободской Леруся уже наготовила каких-то удивительных куриных котлет с черносливом. Дуся клялась, что за такие котлеты Соня немедленно пожелает продать родину и свою бессмертную душу в придачу. Соня сказала, что родину готова по сходной цене продать первому встречному безо всяких котлет, в бессмертную душу не верит, дома ей делать совершенно нечего, и она с удовольствием переночует у Дуси, если это удобно.

Дуся жила в старом, буржуазной застройки доме на Чистопрудном. На фасаде висела бронзовая доска, извещающая москвичей и гостей столицы, что с 1902 по 1931 годы здесь проживал некий Красавин С.В.. В подъезде имелся камин и окна с витражами, на дверях квартир красовались старомодные таблички: «Тимофеев В.В, доктор медицины», «Шуппе Александр Яковлевич, адвокат», «Красавин Станислав Вацлавич»…

Дверь с табличкой «Красавин» Дуся пнула коленом, и ввалилась внутрь, проорав во все горло:

– Я дома, всем хэлло!

– Хэлло! – отозвались из глубины квартиры – Ты хлеба не купила?

В прихожей пахло свежей сдобой и вишневым листом. Стоило им войти, как огромные напольные часы начали гулко отбивать десять. Где-то бубнил телевизор, хлопали двери, звонил телефон… Выскочил из-за угла здоровенный, феноменально косматый черный кот с совершенно плоской мордой. Вместо носа у него посередине лица было просто две дырки. Кот вразвалочку подошел к Соне, посопел у ног своими дырками, после чего, дико взвыв, кинулся на коврик у двери, и принялся драть его когтями. Подрав несчастный коврик полминуты, животное глянуло на Соню круглыми, лимонно-желтыми глазами, как бы спрашивая, достаточно ли она уже восхитилась, и,не торопясь, потрусило прочь.

– Это Веня, – сообщила Дуся, кивая в сторону удаляющегося косматого чудовища – А вон Леруся.

В конце длиннющего коридора появилась дама в черном. Слободская кинула Соне под ноги розовые меховые тапки, и заорала: