Лапник на правую сторону - Страница 62

Похоже, милейший Валентин Васильевич действительно не в состояние ничем помочь… Но она все же решила попробовать еще раз.

– Валентин Васильевич, – начала она, старательно подбирая слова – Вы только не считайте меня сумасшедшей. Я прочла несколько книг, их профессор Покровский читал незадолго до смерти. Там есть описания очень похожих заболеваний. В народе верят, что эти заболевания возникают у людей после встречи с так называемыми заложными покойниками…

– Ну что ж, вы неплохо осведомлены. Очень неплохо… – задумчиво протянул Валентин Васильевич, после того, как Дуся пересказала ему чуть ли не всю зеленинскую монографию – Не вижу смысла ничего от вас скрывать. Извольте! Все расскажу, покажу и объясню. Вы желаете узнать, не была ли причиной смерти уважаемого профессора встреча с заложным покойником, и не от этого ли ваша подруга находится теперь в столь плачевном состоянии?

Дуся подтвердила, что она желает, и очень даже сильно.

– Что ж, – вздохнул Валентин Васильевич – Тогда прошу со мной. Здесь недалеко. Вы на машине?

Дуся была на машине.

– Тогда нам стоит проехаться. Если это, конечно, удобно.

Это было в высшей степени удобно. Через пять минут, бодро урча мотором, Дусина машина катилась под горку, в сторону леса. Свернув на грунтовую дорогу, они проехали несколько километров, и остановились перед высоченным, в два человеческих роста, тесовым забором. Валентин Васильевич погремел ключами, покричал что-то у ворот. Ворота открылись. Они вошли на просторный двор, посреди которого возвышался двухэтажный бревенчатый дом на сваях. По двору стелился дымок, клубился вокруг свай. Вкусно пахло костром. Узкая лесенка поднималась к прорубленной в стене дома дверце.

– Ого! – сказала Дуся – Просто избушка бабы Яги!

– В некотором смысле так оно и есть, – кивнул Валентин Васильевич – Прошу вас!

Глава 35

Валентин Васильевич приехал в Заложное в 65-м году и занял должность патологоанатома в только что отстроенной горбольнице. Работу свою он любил до такой степени, что коллеги со временем стали за глаза звать его королем мертвых.

В 68-м бабка из вымершей деревни Хвостово, где всех жителей осталось две старухи, да дед, на подводе привезла этого самого деда в больницу. Бабка была черная, строгая, сморщенная, как печеное яблоко. Она терпеливо дожидалась в приемном покое, когда придет главный врач – ни кому другому обращаться не хотела. Когда он пришел, рассказала, что деда, лежащего на телеге, звать Ставром Петровым, и как он есть деревенский колдун, то сам помереть никак не может, кричит криком вторую неделю. Уж и трубу печную разобрали, и вперед ногами на двор его носили – ничего не помогает, хотя, казалось бы, средства надежные и проверенные. Уж если кого на двор вперед ногами вынесли – к утру, самое позднее, на другой день к полудню преставится.

Тогдашний главврач посмеялся над старухиными суевериями, обещал позаботиться о Ставре Петрове, прочел краткую лекцию о необходимости своевременного обращения за медицинской помощью, и отправил бабку восвояси.

Из документов у дедка была до дыр затертая, пожелтевшая метрика, выписанная урядником, и датированная, насколько удалось разобрать,1835 годом. По всей видимости, выписывавший метрику урядник находился в крепком подпитии и все напутал. На вид дедку было никак не больше семидесяти.

Обследовав Ставра Петрова, доктора пришли к неутешительным выводам. Дедок и впрямь умирал. У него был рак, запущенный до такой степени, что главврач диву давался, как дед до сих пор жив.

В больнице Ставр Петров пролежал три недели. Все это время он мучился страшно, и даже уколы морфия не слишком помогали. Дед лежал на койке желтый, высохший, обмотанный трубками, обколотый обезболивающим, стонал денно и нощно, и конца-края этому мучению видно не было.

На двадцать второй день его пребывания в больнице сестра, войдя в палату, обнаружила, что капельницы выдернуты, кислородная маска валяется под кроватью, а Ставр Петров лежит поперек кровати совершенно холодный и безнаждежно мертвый. «Отмучился» – сказала сестра. И согласно заведенному порядку, отмучившегося деда привезли на каталке в больничный морг, к Валентину Васильевичу Прошину.

Прошин разложил инструмент, и, напевая себе под нос про сердце красавицы, которое склонно к измене, приступил к вскрытию.

Но стоило ему сделать продольный разрез, как дед открыл глаза и заговорил. Само собой, в обморок Прошин падать не стал. Напротив, ругнулся крепко, и кинулся было звать коллег из реанимации. Однако старик ухватил его за руку своей цепкой высохшей лапкой, и скоро-скоро зашептал, зашелестел Прошину прямо в лицо:

– Сынок, помоги, не могу я так помереть, надо передать.. Передать нажитое… Христом Богом прошу, помоги….

Странным образом подействовало это тихое бормотание на Прошина. Будто впал он в вечернюю дрему, будто укачало его на волнах стариковского слабого дыхания. И вот уже нет ни желтолицего деда на сверкающем хромом столе, ни доктора Прошина, ни больницы, ни красавиц, столь склонных к изменам, а лишь серая хмарь кругом. Шелестит жухлая трава под невесомыми шагами, туман застит глаза, голова наливается тяжестью, будто черной озерной водой, и вот уже Прошин – и не Прошин вовсе, а лишь медленная рябь у бережка, а вот уже и ряби нет никакой, один только холод и пустота… Холод и пустота, господи, какой же жуткий холод…

Жизнь вернулась к Прошину жгучей болью в порезанной ладони. Открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что стоит посреди прозекторской с пузырьком йода в руке, и щедро льет его себе на запястье, прямо на открытую рану, на аккуратный хирургический разрез с ровными краями. На столе лежал неподвижно Ставр Петров, прижимая к животу мертвой, окоченевшей уже рукой, выдранный из амбулаторной карты исписанный лист. «Я, Ставр, Пертров сын, желая помереть, быть похоронену и более не ходить, передаю все, что имею, Прошину Валентину» написано было на листочке аккуратным круглым почерком. В самом низу красовалась личная подпись Прошина – затейливая загогулина, красно-бурая, запекшаяся…